«Удивительно, что этому тексту больше ста лет — язык пьесы звучит абсолютно современно, за исключением пары устаревших слов. Кажется, пьесу написали буквально месяц назад.
Думаю, “Последние” не входят в школьную программу потому, что это пьеса безмерных страстей и невероятных катастроф. И спектакль, конечно, такой же. Впрочем, как и я. Режиссёры всё время рассказывают про свои болячки. И актёры тоже. Мы все ищем что-то в себе. Здесь же всё разрывается от любви, от желания быть любимыми и понятыми. Только любовь получается горбатая. Пьеса похожа на бомбу, которая вот-вот взорвётся. И в конце концов действительно разрывается. Это метафора, конечно.
Редко встретишь пьесу, где столько событий, кардинально меняющих жизнь человека. У каждого героя — целая череда потрясений, и это невероятный подарок и при этом колоссальное испытание для актёра. Внутренние события героев требуют от актёра сверхгибкости, внутренней подвижности и профессионализма: он не успевает отойти от одного потрясения, как тут же попадает в другое.
Для меня самый важный образ в пьесе — это дом. Хотя в сценографии его почти не видно, он ощущается как дом-клетка, из которого невозможно уйти. Когда мы придумывали сценографию, я думал о времени, в котором мы живём, которое не стоит на месте, но при этом мы всё время бежим по кругу, повторяя собственную историю. И наш восьмиметровый поворотный круг помогает нам это ощутить».